[krikvnebo]

исполнение с однострочников по, кто бы сомневался х), Хауриной заявке:
T28-41 Гриммджо/Рукия. Смотреть в глаза. "Теперь нет этого рыжего придурка"

вышел совсем не однострочник - вполне полноценный миник. ну или драбблец - кому как. пейринга тоже не вышло - максимум пре-ГриммРук. зато вышло ООС-но. а еще там много-много рыжего: упоминаются Ренджи, Иноуэ, ну и, собственно, Ичиго.
1191 слово.

Гриммджоу влезает во все перепалки, а подчас и устраивает их, мотивируя все тем, что «теперь нет этого рыжего придурка». Ему скучно. Рыжий больше не противник, не шинигами, и этого вполне достаточного, чтобы поставить твердое и уверенное «нет» рядом с именем Ичиго, снимая его со счетов.
- Он же все разнесет тут к черту! – Ренджи не желает лечить всякие там царапины, поэтому Рукия уверенным движением просто закрывает протяжную рану на скуле пластырем. А еще Абарай злится. Только совсем не из-за того, что получил отметину на лице. Ему не дает покоя то, что гребаный арранкар посмел уйти в разгар боя. Но практически неизменное скучающее выражение лица Гриммджоу пересиливает и это – он просто-напросто не считает его противником. И это грубейшее оскорбление.
Джаггерджак вообще ни с кем не считается, принимая всех вокруг за второсортную шваль. Единственные, кто может его заинтересовать, так это капитаны. Но тем нет никакого дела до арранкара, чьи силы так до конца и не восстановились. Наверное, поэтому он никогда не упускает возможности улизнуть в приоткрытый Рукией сейкаймон.
Кучики Рукия – тоже шинигами, тоже шваль. Она совсем не интересует его как противник, и ничем не выделятся среди своих сослуживцев в ярких лазурных глазах, кроме одного – Гриммджоу знает ее. Ему не стоит утруждать себя, запоминая очередное имя, поэтому терпеть эту мелкую рядом он согласен. Пока что. А заодно измываться и скалиться, почти признавая тот факт, что не его одного природа успела одарить не в меру острым языком. Поэтому со временем они обращают друг на друга ровно столько внимания, чтобы находиться под одним небом Каракуры в разным мирах.
Но все дороги – даже в их разных мирах – приводят лишь к одному дому – клинике с выцветшей вывеской и вторящим ей уже вряд ли подростком – таким же будто составившимся и блеклым, но все еще рыжим. Порой они вместе смотрят в плотно закрытое окно, как, например, сейчас.
Очередной сеанс жизни Куросаки Ичиго подходит к концу, но зрители не спешат расходиться. Их не останавливает ни наваливающаяся ночная тьма, ни потухший экран – свет в окне погас с полчаса назад, но главный герой все еще ворочается под незримыми взглядами.
Арранкар стоит расслабленно. Шинигами тоже стоит, хоть и не так расслабленно. Белое и черное перекликаются до тех пор, пока последнего не становится слишком много, в избытке. Джаггерджаку это не нравится, поэтому он идет прочь, туда, где в воздухе вскоре появится дверь, ведущая в мир, где черного всегда в избытке.
Гриммджоу много чего не нравится, но он не дурак – привыкает. Не всегда. Изредка. К отсутствию меча, например. Да и к дурно восстанавливающейся силе – тоже: с обычными шинигами, а тем более с Пустыми, и голыми руками справится.
А вот с отсутствием былой скорости никак не смирится – не успевает.
- Теперь нет этого рыжего придурка, - не очередное оскорбление. Просто факт.
Их жизнь – бесконечный цикл перерождений, и шинигами, да и Пустые, знают об этом слишком хорошо. И о том, как прервать его, тоже.
- Нет, - повторяет за ним Рукия. Ей сейчас до одури понятен смысл этого страшного слова. И в этой легкой – никчемной – дымке де-жа-вю она не видит ничего, кроме дождя. Серого и безнадежного. Но не того, что проливает небо над ними.
Погода вторит месту и событию, сливаясь на щеках с дорожками слез, разрывая громом чей-то плач. Шинигами рядом со всеми, но чуть поодаль – уже чужие. Они надеялись встречать, но никак не провожать навсегда.
Они – и Гриммджоу, и Рукия – тоже стоят поодаль, не пытаясь проститься – не с кем. Трезвые от чужого горя, но не принимающие своего.
Дождь впитывает в ткань формы, волосы, бьет тяжелыми каплями по коже. Он тоже знает, что Куросаки Ичиго больше нет. Ни в одном из трех миров. Горстка пепла – окончательно выцветшая, бесконечно серая – единственное напоминание о нем. И лишь Рукия помнит насколько хрупко человеческое тело перед Пустым. И лишь Гриммджоу знает, как паршиво выглядит мясо-кости-части тела на асфальте. Да Иноуэ, возвращающая его семье тело целым, но не живым, тоже помнит. Урывками, сквозь закрытые чужими ладонями глаза – Рукия до сих пор чувствует влажные, тяжелые от соли-боли-отчаяния слезы Орихиме.
У каждого есть цель. И с этим у него всегда было просто и понятно: Гриммджоу шел своей дорогой, не сходя с пути, пробивая для этого стены и чужие тела, разбивая все препятствия в клочья и перегрызая глотки. Его путеводная звезда – победа. И не важной какой ценой она была предоставлена ему.
Его планка стала шататься из-за одного единственного сражения, стирающего ясность в пыль-песок. Не победа - он пал. Не проигрыш – он все еще жив. И сейчас планки просто не было – потерялась. Гриммджоу должен был надрать задницу этому рыжему ублюдку, взять реванш, вырвать победу и идти дальше. А сейчас он стоял. Без цели, без силы, даже без подобающего противника, который сдох от руки какого-то обычного Пустого.
Сдох и оставил ему лишь эту девку. Да Каракуру, в которой все как всегда.
Они приходят туда. Ни часто, ни редко; ни вместе, ни порознь – просто приходят. Просто вновь скучно. Просто вновь приветливо приоткрыт зияющей пустотой проход в тот мир, где все дороги ведут к одному дому – клинике, да только уже и вовсе без вывески.
Тут все меняется тягуче, вязко, с трудом прощаясь с прошлым. В них все точно так же. И его ничуть не меньше бесит эта мелкая шинигами, если не больше.
- Теперь нет этого рыжего придурка! – не выдержав, он резко хватает ее за шею, которая почти полностью умещается в широкой ладони, отрывая от земли. – Понимаешь? Нет его!
На него смотрят кукольные глаза – стеклянные, огромные, но неживые. Близко, на расстоянии вытянутой руки – как в первый раз. И в когда-то пробитой – уже давно залеченной – груди ужасающая пустотой дыра пульсирует памятью. Глаза в глаза – спокойно, безвольно, без проблесков страха. Она не боится его. Не трепыхается в руках, когда горло до боли сдавленно мозолистой ладонью. Не считает за противника-врага.. Нет. Не так.
Она об этом даже не думает.
Девичье тело летит на асфальт. Рукия ударяется плечом – и не только им. Она лежит не двигаясь, но ее сковывает вовсе не боль, покалывающая там, где расцветают налитые кровью синяки-ушибы. Гриммджоу уже с трудом сдерживает желание отшвырнуть ногой эту девку к стене, когда она начинает негромко говорить:
- Тот Пустой не ушел – я отпустила его. Ичиго было уже не спасти, но он ведь сильный?.. Он ведь сможет стать хотя бы адьюкасом?..
Она много чего еще хотела спросить, сказать, просто выговориться. Именно ему – Гриммджоу. Именно ему – видевшему все своими глазами, но, как и она, чуть опоздавшему. Именно ему – потому что больше некому.
Может когда-то рыжий оправдает ее надежды, пересилив Пустого, что убил его, пересилив сотни других Пустых разумом и телом, не сойдя с ума или все же лишившись рассудка. Ну а сейчас он – Гриммджоу – не может больше стоять на месте – он должен идти. И эта шинигами висит на нем мертвым грузом. У них давно один путь – с тех пор, когда пути сошлись возле неприметного, двухэтажного здания. Или еще раньше – возле одного рыжего недошинигами.
Она ждет. Он тоже ждет – подсознательно, не особо желая признавать это. Но им нужно идти. И пока этого рыжего придурка – противника, друга, а может кого-то большего – нет рядом, он понимает, что кожа у мелкой нежная и мягкая на ощупь. Рука, что сжимала ее шею, еще еле уловимо ощущает это до тех пор, пока вновь приоткроется дверь, ведущая их обратно. Нет, не так. Дверь, ведущая их вперед, где когда-то будет Ичиго – живым, мертвым, человеком, Пустым, шинигами – не важно. Он будет – когда-то, но не сейчас.